Мюльман В. С.М. Широкогоров. Некролог

Этнографическое обозрение, № 1, 2002.

Перевод [1*] с немецкого - Д.А. Финк.

19 октября 1939 г. в возрасте всего лишь 52 лет в своем доме в Пекине скоропостижно скончался С.М. Широкогоров. Коллеги воспримут это известие с глубо­чайшим сожалением. Имя Широкогорова — автора антропологических, этнографиче­ских и лингвистических работ по Северо-Восточной и Восточной Азии — пользо­валось уважением. Он, несомненно, был одним из самых оригинальных этнологов-мыслителей современности. Его ранние работы были изданы на русском языке, что не позволяло в должной мере оценить их. Начиная с 1923 г. Широкогоров писал свои труды по большей части на английском языке, и это значительно расширило круг его читателей. Тогда же появилось и английское написание его фамилии Shirokogoroff, под которой он известен профессионалам. Однако Пекин, где он постоянно проживал, был настолько отдален от центров европейско-американской науки, что Широкогоров даже как этнолог до сих пор по-настоящему не оценен [2*].

Сергей Михайлович Широкогоров родился 1 июля 1887 г. в г. Суздаль Владимирской губ. В 1906-1915 гг. он учился в Париже и Санкт-Петербурге. В 1910-1917 гг [3*]. был сотрудником Музея антропологии и этнографии Императорской Академии наук в Санкт-Петербурге, в 1917 г. стал куратором этого музея [4*]. Однако его связи с Ака­демией были утрачены, поскольку в 1915 г. он уехал в экспедицию, а вскоре началась революция. С 1918 по 1922 г. (с перерывами) он работал в должности профессора в Дальневосточном университете во Владивостоке, а с 1926 г. — в различных универси­тетах Китая.

Широкогоров провел множество научных экспедиций. В 1910 и 1911 гг. с целью археологических исследований он объездил Кавказ и Северную Россию; в 1912-1913 гг. предпринял две поездки к тунгусам Забайкалья для изучения антропологии, этно­графии и языка. В 1915-1917 гг. С.М. Широкогоров руководил Маньчжурской экспе­дицией Императорской Академии наук, работавшей в Маньчжурии, Монголии и по­граничных областях азиатской части России, а также (в 1917 г.) в Китае. Антропо­логические, этнографические и лингвистические задачи этой экспедиции дополнялись археологическими по особому поручению Императорской Археологической комис­сии. Начиная с 1918 г. Широкогоров постоянно ездил в экспедиции и вел стацио­нарные полевые исследования в различных провинциях Китая, в Корее, Японии, Индокитае и Океании. Список дополняет поездка по Европе в 1935-1936 гг.

Это известно мне от самого Широкогорова, который в 1937 г., когда я занимался разработкой своей «Методики этнографии», сообщил мне по моей просьбе данные сведения. В качестве направлений своих исследований он отметил:1) антропологические исследования на Дальнем Востоке, в особенности в Китае; 2) этнографические исследования различных дальневосточных этнических групп, в особенности тунгусов, а среди них, в частности, маньчжуров; 3) исследования тунгус­ских языков и сравнительное изучение языков азиатских; 4) теоретические исследова­ния по «этнологии» (теория этноса).

Обращаясь к наследию Широкогорова, в целом представленному в изданных работах [немало осталось еще неопубликованным!], необходимо отмстить, что он способ­ствовал развитию науки во всех названных им направлениях. Его работы базируются на собственных полевых исследованиях и наблюдениях чрезвычайной важности, и все они свидетельствуют об интенсивной интеллектуальной обработке материала, не ограничивавшейся его простым изложением. Широкогоров обостренно чувствовал непол­ноту ранних этнографических и лингвистических материалов, но несмотря на это (или, может быть, именно потому) он был далек от простого приумножения имею­щихся материалов новыми собраниями фактов. Скорее он пытался улучшить методы наблюдений в смысле «всеобъемлющего» (используя современное модное слово) охва­та феноменов, а также способствовать развитию более точного социально-психоло­гического анализа. К этому следует добавить наличие очень сильной наклонности к теоретизированию. Эти качества способствовали тому, что работы Широкогорова были полны оригинальных идей, но способ их подачи — обычно в примечаниях — не всегда удовлетворял западноевропейским требованиям к форме изложения.

Работы Широкогорова, рассматривающие соотношение антропологических признаков населения Северного и Восточного Китая (№ 12, 21, см. также № 16, 19, 22, 24, 33) [5*], являются важным вкладом в область науки, в которой точные исследования просто отсутствовали. Выделенные Широкогоровым расовые типы китайцев были признаны многими антропологами. Стоит особо упомянуть его исследования роста китайцев (№ 19, 22, 24, 35). Объемная рукопись «Process of physical growth and Ethnos» сгорела в помещении типографии «Commercial Press Ltd». К счастью, сохранилась копия этого манускрипта (№ 35), и есть надежда, что он будет издан.

В этнографии Широкогоров известен как исследователь группы тунгусских наро­дов. Его основополагающие работы — это «Социальная организация маньчжуров» (№ 13), »Миграции северных тунгусов» (№ 25), «Социальная организация тунгусов» (№ 31) и фолиант «Психоментальный комплекс тунгусов» (№ 41).

В различных работах (№ 17, 32, 37, 38) автором рассматриваются лингвистические вопросы. Среди них, вероятно, наиважнейший труд — »Этнологический и лингвистиче­ский аспекты урало-алтайской гипотезы» (№ 38). «Урало-алтайская гипотеза», восхо­дящая к Кастрену и с тех пор неоднократно воспроизводившаяся в различных вариан­тах, постулирует, как известно, тесную родственную связь так называемых уральских языков (финно-угорских и самодийских) с алтайскими (тюрко-монгольско-тунгусскими). На ней базируются последующие гипотезы о генеалогической связи указанных народов. Широкогоров обсуждает эту гипотезу, опираясь прежде всего на свое знание тунгусской группы языков, и приходит к заключению, что исследование обсуждаемых языков продвинулось еще не так далеко, чтобы выдержать тяжесть столь обшир­ного гипотетического построения. В большинстве случаев фонетические сходства в «урало-алтайских» языках могут оказаться основанными только на заимствовании. Тунгусские языки демонстрируют многое, что не укладывается в схему алтайских языков. Конечно же, это не было решением «урало-алтайской» проблемы, но это новое осмысление и уточнение, следствием чего, видимо, должен был бы стать отказ от ярлыка «урало-алтайский», который означает и предопределяет слишком многое.

Весьма ценны изложенные в этой работе общеметодологические соображения и наброски к «теории этноса». Благодаря им мы знакомимся с четвертой областью работ Широкогорова — этнологической теорией.

Она пронизывает, как явствует из изложенного выше, в большей или меньшей ме­ре наиболее крупные работы автора и, конечно же, »Психоментальный комплекс тунгусов» (1935 г.). Кроме того, ей посвящены одна книга на русском (№ 9) и две на английском языках (№ 20, 39). В последние годы Широкогоров работал над книгой (№ 48), которую он, судя по его письмам, хотел назвать »Theory of Ethnos», или же »Introduction to Ethnology»; она была рассчитана на два тома. Мне не известно, насколько далеко продвинулся Широкогоров в написании этих томов. В одном из своих последних писем он жаловался на то, что академические обязанности отвле­кают его от работы над книгой.

Я не буду подробно излагать здесь Широкогоровскую теорию этноса [1]. Как только в 1935 г. вышла книга «Психоментальный комплекс тунгусов», мне стало ясно, что этим трудом Широкогоров разрушил рамки этнографии (в прежнем значении этого термина) и поставил себя в первые ряды теоретиков этнологии. (Часть предисловия к этому труду я издал тогда же в переводе на немецкий язык под названием »Ethnographie und Ethnologie», см. «Архив» {»Archiv fur Anthropologie». — Примеч. пер.}, XXIV. S. 1-7, 1937.) Свою рецензию на «Психоментальный комплекс…», опублико­ванную в 1938 г. в «Немецкой литературной газете», я завершил словами: «Эта книга не из тех, что, как многие иные, будет прочитана, поставлена на свое место, оценена и затем отложена в сторону, напротив, это именно тот труд, который в значительной мере будет способствовать научной консолидации этнологии, а результаты его еще долго будут дискутироваться». В «Методике этнологии» (»Methodik der Volkerkunde», 1938), где Широкогоров занимает значительное место, я интерпретировал его учение как функционализм со значительными историческими и психологическими элемен­тами; именно это представлялось мне наиболее полезным для дальнейшего раз­вития этнологии. Сам Широкогоров заботился о том, чтобы не оказаться в одном ряду с западноевропейскими социологическими функционалистами (Рэдклифф-Браун, Малиновский и др.). Точку зрения Турнвальда (и мою, изложенную в «Методике») он определял как «интегрированный функционализм».

Широкогорову столь же мало приходило в голову противопоставлять «исторические» и «психологические» методы, как и различать «природные» и «культурные народы» или «примитивные» и «непримитивные», что было присуще «социологам», исследовавшим некие периферийные, островные культуры Океании или же произ­ведения искусства индейцев резерваций. Исследователем, который, как Широкогоров, исходил в своих штудиях из изучения народов обширной единой евроазиатской территории, искусственные различия подобного рода не могли приниматься в расчет. Он свалил их все вместе с «магическим» и «мистическим» мышлением, «прими­тивным» человеком, «анимизмом» и прочим в одну кучу, и призвал к тому, чтобы, освободившись от таких клише, вновь обратиться к самому феномену. Судя по всему, решающим при этом было отталкивание от собственно этнографического материала, особенно по евроазиатским народам ранее слишком мало учитываемого во всех этнологических теориях. В течение столетий здесь (в Евразии. — Примеч. пер.) шел плавный переход от так называемых природных народов к народам «более разви­тым»; далее здесь имел место сильный обоюдный напор и сдерживание такового у народов и племен, т. е. это была действительная история; кроме того, эти области располагались в непосредственном соседстве с регионами, история которых была документирована (Россия, Средняя и Восточная Азия), благодаря чему их история также получала некоторое освещение. Своеобразие подхода Широкогорова стано­вится, вероятно, наиболее очевидным в его анализе тунгусского шаманизма (№ 41), где он показывает, как северные тунгусы, столетиями подвергавшиеся «этническому давлению» со стороны маньчжуров и русских, трансформируют эту ситуацию в представления о духах, играющих некую роль в их шаманистическом комплексе. Это и есть «этнология» в широкогоровском смысле, определенно оставляющая позади противоречия «исторического» и «психологического» метода.

В мир идей Широкогорова гораздо лучше вводят его собственные, а не чужие сло­ва. С 1936 г. я состоял с ним в чрезвычайно полезной для меня переписке. Многое в его письмах выходит за рамки личного и предстает как небольшие исследования. Я полагаю, знакомство с некоторыми отрывками из этих писем было бы весьма поучительно в особенности для юного поколения антропологов и этиологов. Эти отрывки отчасти облегчают восприятие его работ, в особенности «Психоментальный комплекс…». Они проливают свет и на его теорию этноса. Отдельные части работ, трудные для понимания, становятся более ясными благодаря эпистолярному жанру и отсылкам к актуальным темам. Таким образом, отрывки из писем оказываются особенно полезными для интерпретации взглядов великолепного этнолога.

Широкогоров переписывался со мною по-английски. Отрывки из писем я перевел буквально, насколько это было возможно. Разрядка в письмах соответствует подчеркиваниям самого Широкогорова. Мои дополнения заключены в квадратные скобки.

Пейпинг, 10 октября 1937 г.

«…для нас, знакомых в общем с этническими процессами в Китае, современные события [2] оказываются полными этнологического значения. Так как операции вокруг Пекина завершились и нормальные условия более или менее восстановлены, напря­жение по большей части ослабло, однако озабоченность возможными и еще более серьезными осложнениями более широкого международного уровня не позволяет особо надеяться на то, что ощущение безопасности вернется прежде, чем в Китае произойдут необратимые изменения…»

Пекин, 16 марта 1938 г.

«…я благодарю Вас за Ваше дружеское предложение написать о ситуации на Дальнем Востоке с этнологической точки зрения. Действительно, современное положение весьма интересно с точки зрения этнологии, поскольку сегодня мы проходим через тот самый давний процесс этнических передвижек. Однако писать об этом — дело не только научной дискуссии, поскольку вовлекает в обсуждение в равной мере и поли­тические вопросы. Поэтому я временно хотел бы отказаться от того, чтобы открыто выражать свои этнологические взгляды [по этому поводу], так как они легко могут быть ошибочно поняты и неверно истолкованы. Одно здесь ясно — англосаксонское влияние на Дальнем Востоке скоро закончится, а заодно с ним и другие исторические явления, Этот упадок прежде «ведущего» [6*] этноса» (см. »Ethnos. An Outline of Theory», p.30 et seq.) заметен Вам, вероятно, еще сильнее в Европе, переставшей быть колонией для экспорта британских идей…

В заключительном абзаце предисловия к Вашей книге [3] я нашел замечание, что Вы в своей работе представляете для зарубежных читателей точку зрения молодого поколения, чтобы быть им понятым. Вы поясняете также, что Германия находится между «Востоком» и «Западом», что являет собой тем самым ее особые «окружение» и положение. Вы, конечно же, имеете в виду не только географию, но и два различ­ных культурных комплекса… Однако для меня, по меньшей мере, остается вопросом, нужно ли, чтобы устремления молодого поколения Германии были поняты иност­ранцами и специально интерпретированы для тех иностранцев, у которых нет boпа fides, чтобы постичь огромные культурные перемены и переоценку ценностей XIX столетия, что является столь типичным для немцев нашего интереснейшего времени! Жизнь проходит мимо тех, кто не понимает суть этого события, и нет никаких шансов завоевать симпатию или же поддержку этих людей…

Чем больше я анализирую культурные комплексы и их диффузию (по правде сказать, диффузию элементов), тем более убеждаюсь в том, что абстрактно сконструированные историко-географические категории не должны применяться в дальнейшей работе. Правило «никакая гипотеза не может быть использована более одно­го раза» подходит ко всем научным процедурам, разумеется, в случаях, когда хотят получить достаточно надежные выводы.

Во-первых, ко времени рождения идеи о «Западе» и «Востоке» последний по большей части был представлен Россией, и Россия обязана была быть романтической мистерией, — знаменитая »ame slave» русского мистицизма, фатализм, спиритуальная сублимация и т.д. — концепции, которые сегодня хороши лишь для Голливуда. Было не трудно представить себе «Восток» и противопоставить ему «Запад». Я должен сказать, что в глазах компетентных русских комплекс представлений такого рода всегда являлся чистым недоразумением, которое однажды должно было стать заблуждением. Под заклинания «философских» спекуляций, типичных для психоментального комплекса большинства европейских стран XIX столетия, эти абстракции были предпочтены реальности… С другой стороны, этнографически «Запад» является не столько «Западом», сколько британским комплексом, который лишь отчасти через различные этнические общности (и группы) распространился в Европе, да еще кое-где. (Распространяются элементы, а не весь комплекс как некое целое.) Немцами он был воспринят лишь частично (отчасти он был воспринят и русскими). Сообразно своей функции «ведущего этноса», британцы всегда включали (географи­чески) в свой собственный культурный ареал Западную и Центральную Европу (русские обычно отказываются от такой чести, за исключением полуденационализованных «либералов»). Между тем моральный коллапс британцев как «ведущего этноса» во время и после мировой войны быстро привел к тому, что «западный комплекс» (в действительности некоторые элементы британского комплекса) прек­ратил свое существование, а большинство европейских наций пошли по своему пути. На деле Германия не была исключением. (Следовало бы заметить, что французы совершенно не были склонны к восприятию британской точки зрения о подавляющем британском культурном контроле над Европой, однако при этом всего лишь подчер­кивали идею французского происхождения «Запада» [4].) Нет смысла вдаваться в детали британского комплекса, поскольку он в целом расходится с образцом европейского культурного круга, однако чтобы пояснить мои мысли, я укажу на некоторые его элементы. Они таковы: немыслимый контроль над обществом со стороны капита­листов; фиктивная демократия; масонское господство [5] (тайный союз и т.д.); идеи «борьбы за существование» и «выживания наилучшего», превратившиеся в политиче­скую систему; лицемерие как система социальных отношений; рационализирование всего (не научный позитивизм!) как духовное поведение; расистская мания, которая не является убедительным оправданием этнической мерзости [6]; плюс к этому глубокая вера в технический «прогресс» как ключ к дверям грядущего рая, а также весьма практичное благо в текущий момент; меркантилизм; глухота к любому поиску психи­ческого и морального равновесия, угрожающему принять нематериалистический облик, и т.д. Это типичные элементы британского психоментального комплекса. Для сбыта за границей он обычно представляется не в обнаженной форме, в которой был известен авгурам британских тайных обществ, а прикрытым приличными одеяниями содействия «прогрессу» и т.д.

Я бы хотел подчеркнуть, что этими замечаниями я не собирался дать исчерпывающую характеристику британского психоментального комплекса. Он обладает отдельными элементами, которые подавляются в манифестациях [публикациях? -Д.Ф.] теми, кто сделал британцев «ведущим этносом» (факт, реальность!). Эти эле­менты несомненно вызовут гуманную реакцию, когда [люди, страны. —Д.Ф.] увидят, что великая этническая общность находится и упадке. Вполне вероятно, что наши этические нормы [7*] никогда не позволят нам выразить наше сострадание грубо и открыто, точно так же, как мы никогда не сказали бы старому ученому, что он впал в старческий маразм, даже если бы с ним и вправду такое случилось [7].

Возможно, я знаю немецкий [психоментальный. — Д.Ф.] комплекс недостаточно, но при моем знании я не нахожу в нем таких же элементов. Не исключено, что [среди немцев. -Д.Ф.] есть некоторые личности, обладающие подобными качествами, но они не типичны для немцев как для этнической группы. И все же есть много общих культурных элементов в комплексах всех этнических сообществ и групп Европы, даже вне Европы, особенно современная материальная культура и технология, а также наука и частично искусство, однако они не являются специфически «запад­ными», если только мы не воспримем некритично британскую точку зрения. Разумеется, мы могли бы создать абстракцию — «западный культурный комплекс», но какова будет ее научная ценность? Еще меньшую ценность будут иметь концепции «Востока» и «Запада». Как я показал, «Восток» является (в том виде, как его пред­ставляют «западники») мифом, этноцентристской реакцией, возможно, — мне жаль, что приходится это говорить, — политическим инструментом для того, чтобы сеять вражду между европейскими нациями, прежде всего между Германией и Россией. Поверьте мне, русские гораздо лучше чувствуют себя в общении с немцами, чем с британцами, однако это объясняется не «Востоком» и «Западом», а тем, что обе этнические группы (и государства) еще не стали «ведущими этносами» и еще не испытывали нужды в отказе от моральных оснований существующих [психоментальных. — Д.Ф.] комплексов ради превращения в рациональных циников. Они все еще сохраняют зерно «идеализма», инспирирующего жизнь этнических общностей впору их роста.

Трудно сказать, насколько «Запад» в том виде, как он представлен ныне Англией, может понять побуждения молодой Германии. У находящихся в упадке этнических общностей есть свои особенности, как и у старых людей, сравнивающих себя с моло­дыми. Юношеская и взрослая жизнь британцев не оставила много места для гуман­ного обращения [с ними. - Д.Ф.] со стороны иных этнических общностей, Германия же никогда не будет исключена из остального человечества.

Для меня немецкий культурный комплекс столь же оригинален, как и любой иной. Однако Германия переживает сейчас мощный процесс этнической кристаллизации, на который накладывается множество культурных перемен. Тот факт, что Германия смогла пережить так много трудностей — мировая война и ее последствия, — демонст­рирует неисчерпаемую творческую (приспособительную) силу. Это означает, что даже в случае развала этноса [8], который был прежде ведущим, европейский мир не погибнет, а будет лишь полностью модифицирован. Сие также значит, что ныне тре­буются особые усилия, чтобы старый культурный комплекс смоделировать вновь в смысле порождения нового научного движения, которое в новых межэтнических [8*] условиях могло бы придать этому комплексу психическую стабильность. Не надо бояться порвать узы, которыми он был связан с прежними научными концепциями, в частности со склонностью к абстрактным теоретическим построениям, соответство­вавшим необходимости оправдать активность и народное движение некогда ведущего этноса. Этнические общности, способные вызвать к жизни подобное движение, могут стать лидерами на научном поприще. Следовательно, перед молодым поколением немецких этнологов стоит и эта задача. Возможно, поэтому не следует заботиться о том, чтобы сразу же быть понятыми другими нациями…

Пекин, 8 июня 1938 г.

«…некоторое время тому назад я с благодарностью получил через издательство Kegan Paul отдельный оттиск Вашей прекрасной рецензии в D.L.Z. [9] Я на самом деле очень рад тому, что Вы это сделали, так как, насколько я вижу, эта рецензия наиболее точным образом передаст идею книги. Есть, впрочем, некоторые пункты, на которых я хотел бы здесь остановиться.

Ваше сравнение меня с героями Достоевского — большая честь для меня [10]. Если мне удается произвести такое впечатление — значит, моя цель достигнута. Во введении к моей книге я показываю, сколь сложно постижение чужого психомен­тального комплекса. Даже если абстрагироваться от технических сложностей сбора материала, то психоментальный комплекс самого исследователя затрудняет работу, действуя словно решето, сквозь которое факты попадают в исследовательскую лабо­раторию.

Типичный этнограф XIX-го века, собирая (разумеется, весьма фрагментарно) факты, не знал о наличии собственного психоментального комплекса. У него и в мыслях не было, что таковой вообще существует — он полагал, что его устами глаголет ИСТИНА, НАУКА… Сегодня мы с легкостью классифицируем этих авторов по «школам» и индивидуальному своеобразию. Более того, чтобы идти дальше в своих исследованиях, мы можем отбросить элементы личных суждений, сопровождающие конкретные факты. Чем не работа для студентов, посещающих семинары по этно­графии? Впрочем, положение полностью изменилось, когда этнография получила возможность пойти дальше в анализе фактов и представить этнические культурные комплексы как единства. (Я не имею в виду авторов старой школы, таких как Фрэзер, Дюркгейм и многие другие, использовавших факты, словно художник краски — для представления своих собственных воображаемых открытий.) Это позволило этнографам существенно продвинуться в подготовке, а также в разработке методов, которые могли бы гарантировать объективность собирательской работы. Конечно, изучение материальной культуры и (в несколько меньшей мере) социальной организации не требовали вовлечения в исследовательский процесс личного психо­ментального комплекса ученого — теория в этой области была уже достаточно продвинута — в той степени, как анализ чужих психоментальных комплексов, где препятствия еще не были преодолены. Некоторые этнографы полагали, что методы инструменталистских, полуинструменталистских [11] и «бихевиористских» наблюдений могут гарантировать надежность и полноту результатов, однако это направление вскоре доказало, что надежды были тщетны; мы же, действительно, нашли в психомен­тальном комплексе такую функцию, которая не могла быть понята и исследована при помощи столь грубых методов. Это оказалось особо заметным, когда мы подошли к описанию психоментальных комплексов как функционального единства, для пони­мания которого необходимы «всматривание» и «интуиция». Стала очевидной неиз­бежность пересмотра всей методологии. Неожиданно проявился новый аспект этно­графического исследования: у наблюдателя (и исследователя, описывающего ситуа­цию) есть собственный психоментальный комплекс, сформированный его культурной средой; следовательно, ученый не является орудием вечной истины, он лишь отражает мир через собственную личность (старое открытие!), в то время как сторонние психоментальные комплексы формируют изучаемый мир. К этому добавляется еще одно неприятное обстоятельство: читатель тоже не является лишь «принимающим» лицом; он — лицо «воспринимающее», а способность к восприятию решительным образом ограничена тем, что у него есть свой собственный психоментальный комп­лекс, который сформирован его этнической средой. В итоге возникает ситуация комбинированных трехсторонних действий и реакций. Как я понимаю, единственный доступный в настоящее время путь смягчить ошибки восприятия — раскрыть весь механизм анализа и построений, показав, насколько они зависят от личности наб­людателя и исследователя, описывающего ситуацию, и тем самым помочь читателю устранить исследовательскую этно- и эгоцентристскую точку зрения в процессе восприятия чужого психоментального комплекса. Для меня было делом чести про­вести такой эксперимент.

Но я пошел еще дальше. Я не скрывал процесс получения выводов, напротив, я позволил читателю войти в мою лабораторию. При этом основная моя мысль была показать метод. Вы абсолютно правы, когда говорите, что свою книгу я пытался сделать и методологической работой. Если мне удалось достичь того, чтобы меня поняло хотя бы небольшое число людей, я полностью удовлетворен. Если же это мне не удалось, то я буду ждать того, кто сделает это лучше (feciant meliora potentes), а не заявлять: поп possumus. Это — возможно! Я понимаю, однако, что читатель нахо­дится отнюдь не в легком положении, поскольку он одновременно должен следить за тремя различными вещами: 1) чужим этническим комплексом, 2) личным комплексом автора, 3) своим собственным психоментальным комплексом [9*].

Здесь самое время указать, абстрагируясь от моих сложностей с английским языком, на то, что стиль и особая терминология по необходимости возникли из потребности в новых выра­жениях, которые соответствовали бы новой теме и новому методу рассуждений. Мои более ранние работы написаны много легче…, ибо предмет был прост — социальная организация и история, личный [психоментальный. -Д.Ф.] комплекс автора имел при этом небольшое значение, поскольку теоретическая основа была, так сказать, общепризнана. С психоментальным комплексом все было по-другому. Этот труд был в работе почти двадцать лет, прежде чем я решил, что пришло время для его публикации. Что я должен был делать? Современная этнография, в особенности в области психоментального комплекса, — это совсем не этнография прошедших столетий, которая поднималась лишь до простого рассказа путешественника avidt rerum nova rum или до свободного полета фантазии, чтобы удовлетворить софистиче­ским запросам среднего читателя. Мой труд требует не только предварительной подготовки в области теории, но и особого навыка психического постижения. Вполне возможно, что он навсегда останется за пределами досягаемости для большинства этнографов старого типа, ибо он уже перестал быть приятным чтивом [12]. (Никто не стал бы сегодня критиковать геолога, который пишет неинтересную книгу об отложениях триаса на Кавказе или в Альпах. Этнология и этнография либо останутся на уровне мыслительных способностей среднего читателя, либо станут наукой…).

Вы указали [13] на то, что на мою мысль о важности межэтнического давления, вероятно, значительно повлиял мой опыт полевых работ. Я должен сказать, что мои идеи о природе и проявлениях межэтнического давления были сформулированы еще до того, как я 25 лет тому назад приступил к своим полевым работам. Основными источниками для формулировки данного понятия послужили политическая и культур­ная история Европы и тщательный анализ географического распределения этниче­ских групп и общностей в различных областях земли (тогда, в 1906-1912 гг. я работал как историк и занимался, как сказали бы сегодня, «проблемами народонаселения»). В седьмой части своего труда о теории этноса, над которым я сейчас работаю, я по­казываю, что давление межэтнической среды постоянно возрастает с ростом населе­ния и «импульсивных вариаций». Так, в Европе межэтническое давление намного сильнее, чем у тунгусов. Само собой разумеется, это давление достигает в Европе потенциальной границы, т.е. той, где вариации более не могут быть выдержаны, в то время как у тунгусов это давление намного слабее и его результаты легче просмат­риваются вследствие явной замедленности процесса. Кроме того, если центробежные силы очень интенсивны, то дифференцирующее влияние межэтнического давления проявляется не так явственно и потому легко может остаться незамеченным. Но поскольку оно проявляется, например, в ежедневной прессе, литературе, науке и т.д., особенно в военном и финансовом давлении, оно более заметно в Европе, чем у тунгусов. Меня это очень впечатлило, когда я работал над проблемой межэтни­ческого давления у тунгусов и мог наблюдать его в самых различных формах [14]. Правда, до того, как я приступил к этой работе, я не ожидал встретить столь сильное межэтническое давление у так называемых примитивных народов (людей природы). Этнографии старой школы этот фактор в системе этнического равновесия и в формировании и существовании этнических общностей «людей природы» был неведом.

Я обратил внимание еще на одно место в Вашей рецензии, где Вы касаетесь моего определения самого себя как «этнографа этнологической школы»… Я полностью принимаю «функционализм», так же как «историческую этнографию» и иные методы, которые освещают данные проблемы лишь с разных точек зрения. Лучшее доказательство того, что я был понят неверно — различные высказывания рецензен­тов о моей принадлежности к этнографическим школам. Один рецензент (в литера­турном приложении к лондонской »Times», 1936 г.) умудрился пристроить меня в «экологическую школу», другой предложил причислить к «психологической», третий связал с «биологической школой», четвертый назвал меня «энвиронменталистом»; В. Шмидт и В. Коппер с, наконец, приткнули меня временно в «историко-этнографическую» школу. Конечно же, ничто из перечисленного не было полностью неверным. Но если принять мою мысль о том, что нам необходима специальная теоретическая дисциплина — «этнология»[15], и если применить определение эквилибриума [10*] к этническим общностям, то мое место будет именно там — в «этнологи­ческой школе этнографии»; другими словами: когда этнография выработает свою собственную методологию, она уже не будет более зависеть от истории, социологии, географии, биологии и т.д......

Очень может быть, что Широкогоровские идеи о межэтническом давлении, меж­этнической среде, эквилибриум и т.д. всесторонне представлены в его последнем труде (№ 48). Надеюсь, что эту книгу из его наследия еще удастся опубликовать, по необходимости полностью отредактировав. Этого же хотелось бы пожелать и в отношении остальных неопубликованных материалов. Таким образом, эффектив­ность вклада Широкогорова в науку могла бы и после его кончины развиваться и углубляться; это, впрочем, едва ли уменьшит наше сожаление о том, что столь великолепный исследователь не может пребывать более среди нас, живых.

1. См. далее избранные места из переписки (с. 7 и след.).

2. Японо-китайская война, в особенности взятие Пекина японцами.

3. Подразумевается моя книга »Rasseti— und Volkerkimde» (1936 г.).

4. Этот тезис представляется мне излишне упрощающим проблему диффузии французской культуры.

5.rule [англ., букв, «правление». — Примеч. пер.].

6. atrocity [англ., букв, «зверство». — Примеч. пер.].

7. Широкогоров подразумевает, очевидно, следующее: по всех обществах самовыражение находится в определенных границах; по это особенно характерно для обществ, чьи силы направлены на (выполнение) задач «ведущего этноса».

8. To есть Англия.

9. Рецензия на «Psychomental Complex of the Tungus» (Deutsche Literaturzeitung.!938. № 15. Sp. 534 IT.).

10. В цитируемой рецензии я в шутку сравнивал склонность Широкогорова к методологическим экскурсам со склонностью героев Достоевского прерывать ход своих действий рефлексиями.

11. Очевидно, Широкогоров подразумевает методы экспериментальной психологии.

12. В указанной рецензии я обращал внимание па то. что «Психоментальный комплекс…» не легок для чтения.

13. Во всяком случае в названной выше рецензии.

14. [В различных формах] «успокоения».

15. См. статью »Ethnographic und Ethnologie» в этом же «Archiv (fur Anthropologie)». Bd. XXIV/1. 1-7, 1437.

1*. Некролог В. Мюльмана и оригинале назывался »Nachruf auf S.M. Sirokogorov (nebst brieflichen Erinnerungen). Mi: einem Lichtbild und einer Bibliographies. Он был опубликован в: Archiv fur Anthropologie. VoJkerforschung und kolonialen Kulturwandel. N.F. Bd. XXVI. H.I-2. Braunschweig, 1940. S. 55-64. Работа над некрологом была завершена 2 апреля 1940 г. (S. 64). При переводе сокращения в тексте раскрыты в угловых скобках, примечания переводчика отмечены звездочкой и вынесены в раздел примечаний либо в случае введения дополнительных слов, отсутствующих в оригинале, без использования которых в русском тексте трудно было обойтись, даны в квадратных скобках по тексту и, в отличие от дополнений самого Мюльмана, особо оговорены. Разрядка в написании отдельных слов и выражений в тексте сохранена, разрядка в написании фамилий снята. Примечания с 1 по 15 сделаны В.Э. Мюльманом. Я искренне благодарен У. Йохансен и В.И. Харитоновой за просмотр рукописи моего перевода и внесение ряда важных исправлений и уточнений. — Примеч. пер.

2*. Мнение Мюльмана. высказанное 60 лет тому назад, остается, к сожалению, вполне актуальным и для новейшей российской этнографии/этнологии. — Примеч. пер.

3*. Здесь, видимо, имеются в виду не точные даты, а в целом период, когда Широкогоров сотрудничал с МАЭ, в том числе и будучи студентом университета в Петербурге. — Примеч. пер.

4*. Так в оригинале. Известно, что в сентябре 1917 г. С.М. Широкогоров стал сверхштатным сотруд­ником МАЭ и заведующим отделом антропологии. См.: Ревуненкова Е.В., Решетов A.M. Сергей Михай­лович Широкогоров как исследователь шаманизма // Матер, междунар. конгресса «Шаманизм и иные традиционные верования и практики» Ч. 1. М., (999. С. 24. — Примеч. пер.

5*. Здесь и далее в скобках даются ссылки на библиографию работ С.М. Широкогорова, помещенную в конце некролога. — Примеч. пер.

6*. У Мюльмана это определение выражено словом »fuehrendes», что в современном немецком может означать «ведущий», «руководящий», «лидирующий». Поскольку данный текст переводился с немецкого, то при переводе было выбрано первое значение причастия. Здесь, видимо, необходимы некоторые коммен­тарии. С большой долей уверенности можно говорить о том, что С.М. Широкогоров в письмах использовал ту же терминологию, что и в своих англоязычных работах. Если так, то в оригинале, очевидно, было английское »leading ethnos». Об этом косвенно свидетельствует и отсылка в письме самого Широкогорова к своей работе »Ethnos. An Outline of Theory». Кроме данной работы этот термин имеется и в его «Psychomental Complex of the Tungus» (L., 1935), где на с. 21 читаем: «Under the technical term leading ethnos which is very important as mechanism of adaptation and remodelling of cultural complexes and as mechanism of changes in the imerethnical milieu, I understand a process which results in the appearance of ethnical units or groups of ethnicai units which at different historic moments become models for other ethnical groups». Возможно, более точным был бы перевод этого словосочетания как «лидирующий» или даже как «образцовый» этнос, этнос, на который стремятся быть похожими (»which… become models…»). Любопытно отметить, что сам С.М. Широкогоров в монографии о теории этноса, опубликованной им на родном(!) языке, использовал определение «руководящий» («руководящий этнос»), что в современном русском имеет принципиально иное значение, по сравнению с «ведущий, лидирующий». (См.: Широкогоров С.М. Этнос. Исследование основных принципов изменения этнических и этнографических явлений. Шанхай, 1923. Гл. 7. Отд. отт. из т. LXV1I Изв. восточного факультета Дальневосточного ун-та). — Примеч. пер.

7*. В оригинале «наше чутье». — Примеч. пер.

8*. Определение «межэтнический» при переводе писем Широкогорова дается в современном написании, хотя в упомянутом выше последнем своем крупном труде на русском языке С.М. Широкогоров использовал его в форме «междуэтнический». (См.: Широкогоров С.М. Этнос. Исследование основных принципов…} -Примеч. пер.

9*. В оригинале более громоздко: «работой восприятия своей собственной психоментальной машинерии». — Примеч. пер.

10*. Здесь, очевидно, речь идет о равновесии, равновесной системе. — Примеч. пер.