За хлопотами по изданию подходил к концу срок командировки в Китай, но так как работа не была завершена, то Сергей Михайлович написал заявление ректору во Владивосток с просьбой предоставить ему за свой счет дополнительное время. Он был осведомлен о том, что после мобилизации студентов генералом Дитерихсом занятия в университете, фактически, были прекращены. Поэтому Широкогоров считал возможным заниматься научно издательскими делами, так как от этого учебный процесс совершенно не страдал [41].
Вся жизнь Сергея Михайловича во Владивостоке проходила в условиях гражданской войны, Наверное, он, как и многие его коллеги, ожидал ее окончания, чтобы продолжить нормальную научную работу. Но войны имеют обыкновение завершаться неожиданно и часто с совершенно иными результатами, чем это многим бы хотелось. На следующий день после написания этого заявления ситуация в Приморье резко изменилась. Части Народно-Революционной армии, подавив последние очаги сопротивления белогвардейцев, вступили во Владивосток. Гражданская война в стране была завершена, на Дальнем Востоке утвердилась Советская власть. Такой резкий перелом трагично повлиял на судьбы Дальневосточного университета и многих его преподавателей. Заявление о продлении командировки было получено в университете и попало в личное дело С.М. Широкогорова, но на него никак не отреагировали. В университете произошла смена руководства и его переустройство в духе новых требований началось с того, что все преподаватели и профессора, которые не явились в назначенное время были автоматически уволены [42]. В этой напряженной обстановке некому и некогда было заниматься судьбой приват-доцента Широкогорова, находящегося в командировке за границей, и он был также был уволен из университета 26 октября 1922 г. Сергей Михайлович, узнав об октябрьских событиях во Владивостоке, но, еще не имея сведений о положении в университете, был очень встревожен и написал письма Н.В. Кюнеру и Е.Г. Спальвину с просьбой прояснить ситуацию [43]. Однако вместо ожидаемого ответа он получил уведомление о своем увольнении. Если бы С.М. Широкогоров действительно хотел бы эмигрировать из-за непринятия Советской власти, то он, конечно же, был удовлетворен таким поворотом событий. А он пишет новое письмо уже на имя ректора, в котором попытался изменить ход событий. «С этим решением Совета я не могу согласиться… Принимая во внимание все вышеизложенное я покорнейше прошу Совет пересмотреть свое решение и в таковом случае разсмотреть мое настоящее заявление и предыдущия отдельно и вне связи с вопросом о выбытии из Владивостока г.г. профессоров и преподавателей, упомянутом, полагаю, по ошибке, одновременно со мною в постановлении Совета от 13 ноября с.г. Считаю долгом своим напомнить Совету, что мною во время моего отсутствия выполнялась и выполняется работа полезная для Университета, несвоевременное же получение моих сообщений быть может послужило причиною разсмотрения моего случая одновременно с таковыми указанных выше профессоров и преподавателей добровольно покинувших Университет» [44].
Но и это письмо не сыграло никого значения в судьбе Сергея Михайловича, в ГДУ он не был восстановлен и вернуться на Родину уже не мог. Так начался последний эмигрантский период жизни С.М. Широкогорова. Внешне его положение складывалось вполне благополучно, по сравнению с теми испытаниями, которые выпали на долю многих других соотечественников, вынужденных бежать от Советской власти, теряя свое достояние и близких. В Китай Широкогоров выехал с женой, так как верный друг и спутник Елизавета Николаевна всегда и везде сопровождала его. В Шанхае с 1920 г. хранился его научный архив, в том числе бесценные материалы для составления маньчжурского словаря. Он нашел себе работу в университетах Шанхая, Аомыня, а с 1930 г Пекина [45]. Сергей Михайлович много и активно занимался научной работой, в Китае у него появились свои ученики, в том числе известный глава китайской социологии Фэй Сяотун [46]. Все это было так, но было и другое: гнетущее состояние, вызванное глубокой тоской о Родине. В течение 20-х гг. С.М. Широкогоров еще поддерживал связи с друзьями и коллегами из Владивостока и Ленинграда, присыл им письма и свои печатные работы. Но по мере того, как надежды на возвращение становились менее реальными, эта переписка становилась все более редкой, а затем прекратились совсем. Немногие присланные автором в СССР экземпляры его работ были упрятаны в Спецхран и советские ученые узнали о роли Широкогорова в создании концепции этноса только из краткого упоминания в монографии 1973 г академика Ю.В. Бромлея [47]. Уже в 1934 г вышел перевод «Этноса» на английский язык, но текст книги был сокращен и вышла она в Пекине в издательстве Католического университета, так что, к сожалению, это издание осталось библиографическим раритетом и для зарубежных ученых [48]. Только в 1937 г. был издан еще более короткий вариант работы об этносе уже во Франции, который и стал достоянием научной общественности [49]. Так и получилось, что идея этноса получила признание в мировой науке лишь в 30-х гг. Поэтому очень важная для Сергея Михайловича и, как теперь очевидно, для науки в целом дискуссия в свое время так и не состоялась. Если уж так все сложилось, что эта книга обогнала свое время, то есть смысл сегодня вернуться к обсуждению тех идей, которые были в ней заложены.
С.М. Широкогоров был прав, когда он отмечал особенный характер своей концепции. Ведь она предвосхищала некоторые положения системной методологии анализа научных проблем. Уже в то время Широкогоровым была поставлена проблема роли наблюдателя в изучении разных этносов, которая оказалась очень популярной в постмодернистской этнологии и антропологии 80-90-х гг. Но мало кто из специалистов обращал внимание, что на обложке книги было указано Отдельный оттиск из LXVII Известий Восточного факультета Государственного Дальневосточного университета. Номер Известий был взят Сергеем Михайловичем Широкогоровым произвольно, так как он не знал точно, каким был предыдущий номер трудов факультета. Но тот факт, что «Этнос» это — издание Дальневосточного университета является очень знаменательным. С одной стороны, - это показатель признательности автора за полученную поддержку, с другой — свидетельство того, что эта работа действительно появилась во Владивостоке. В любом случае, наш Дальневосточный государственный университет, законный правопреемник ГДУ по праву может гордиться тем, что именно здесь была подготовлена такая фундаментальная работа, как «Этнос» С.М. Широкогорова.
Иная судьба была уготовлена «Социальному устройству маньчжур». Книга увидела свет в 1924 году, но только на английском языке и вне какой-либо связи с ГДУ. По-видимому, рана была еще слишком болезненна и Сергей Михайлович не хотел ее тревожить. В этой работе был систематизирован и обобщен обширный материал об общественном строе и организации маньчжурского общества, но идеи Этноса получили в ней только самое общее преломление. Тем не менее, книга, благодаря своей доступности, стала явлением мировой науки, о чем говорят два ее более поздних переиздания в Японии и Америке [50].
Окончил свои дни Широкогоров в Пекине, будучи профессором факультета социологии и антропологии университета Цинхуа 19 октября 1939 года. Начавшаяся вторая мировая война, последовавшие затем события, связанные с созданием Китайской народной республики отодвинули на время Сергея Михайловича Широкогорова и его труды. Но сейчас на рубеже веков, мы снова с удивлением и признательностью обращаемся с ним. В Советском Союзе имя Широкогорова было под запретом, так как он был внесен НКВД в списки лиц, которые подлежали немедленному аресту в случае обнаружения. Причиной для такого «внимания» послужило то, что С.М. Широкогоров был выдвинут кандидатом в члены Приамурского народного собрания — одного из правительств Владивостока [51]. Были, наверное, и другие сомнительные с точки зрения «органов» страницы его биографии. Но политика никогда не занимала особого значения в жизни Сергея Михайловича, всецело посвященной науке, а позднее и преподавательской деятельности. Поэтому, воссоздавая историю нашего Дальневосточного государственного университета, мы с признательностью вспоминаем сегодня и С.М. Широкогорова, внесшего огромный вклад в его создание. Для увековечивания памяти выдающегося российского ученого в ДВГУ принято решения о проведении научной конференции Широкогоровских чтений, которая будет впервые проходить в октябре 2001 г., а затем повторяться через каждые два года.
Оценивая сравнительно короткий дальневосточный период жизни С.М. Широкогорова, до его отъезда в Китай можно отметить его насыщенность разными событиями научного и организационного плана. За этой время, задержавшись во Владивостоке по воле обстоятельств, он не только внес огромный вклад в развитие гуманитарного образования и создание Государственного Дальневосточного университета, но и подготовил работы, которые впервые представили его как замечательно ученого. «Опыт исследования основ шаманства у тунгусов» и «Этнос» являются важными концептуальными исследованиями, которые обогнали свое время и сохраняют свою актуальность до настоящего времени. Если к этому списку добавить еще и «Социальное устройство маньчжур», и антропологический очерк, посвященный разбору работы С.И. Руденко, то получится очень примечательный перечень работ, отражающих основные области интересов С.М. Широкогорова. Поэтому с полным правом можно утверждать, что его окончательное становление как ученого состоялось именно во Владивостоке. Наука оставалась основным смыслом жизни Сергея Михайловича даже в этих тяжелых условиях. Он приложил немало усилий к созданию научного института Сибиреведения, организовал выпуск «Ученых записок Историко-Филологического факультета в г. Владивостоке». Одной из важных вех дальневосточного периода его жизни является его участие в качестве товарища председателя в подготовке в апреле-мае 1922 г «Первого съезда по изучению Южно-Уссурийского края в естественно-историческом отношении», который прошел в г. Никольске-Уссурийском [52]. Испытывая материальные трудности, С.М. Широкогоров не мог проводить в это время полевые исследования среди тунгусо-маньчжурских народов, но он сделал свое пребывание в нашем городе продолжением прерванной экспедиции 1917 г. Он так писал об этом в одном из писем к Л.Я. Штернбергу. «Когда я оказался вынужденным оставить в покое тунгусов и манчжуров и прочих милых господ, а очутился среди разных европейцев, а в том числе и русских, то я невольно втянулся в «этнографическое» наблюдение и их. Получилось любопытное с психологической точки зрения, состояние, — чувство полной изолированности от всех и вся и безобразное, до сих пор еще не испытанное стремление «наблюдать». Я чувствовал себя и чувствую в обществе наблюдателем и самим собою только у себя за письменным столом. Приблизительно испытываешь тоже чувство, как чувство в то время когда я был помощником шамана и членом жюри у манчжуров для выбора нового шамана. Особенно много получалось qui pro quo в то время, когда я был секретарем Народн. Собрания во Владивостоке» [53]. В этом отрывке приведено очень важное свидетельство, которое раскрывает условия создания «Этноса». С.М. Широкогоров во Владивостоке перенес выработанные методы этнографического наблюдения на совершенно новую среду. В это время он был почти лишен нормального научного общения и необходимой научной литературы, но, благодаря своей преподавательской деятельности, он сумел обобщить свои наблюдения и подготовить на их основе содержательные теоретические и практические работы. Поэтому последний период жизни С.М. Широкогорова на родине внес свой важный вклад в его становление как ученого и научную деятельность подобно парижскому и петербургскому. Но именно с Владивостоком оказалась связанной горечь утраты родины и поэтому, наверное, не случайно в его письмах мы встречаем очень противоречивые оценки самого города и остававшихся здесь коллег. «Научная жизнь во Владивостоке почти не существует. Университет, т.е. несколько профессоров бывш. Вост. Института и несколько «беженцев», специалистов по перебежкам, конечно, интересуются научными вопросами весьма мало, а с отъездом П.П. Шмидта совсем стало скучно. Мерварт занялся исключительно стяжанием для воспитания детей и своей дражайшей половины, отчаянно ударившейся почему-то в православие. Занимаются Н.В. Кюнер и Е.Г. Спальвин, но от долгой жизни во Вл-ке у них образовалось своеобразное отношение к коллегам — стремление изолироваться. Т. обр. собственно научного общения не получалось. Энергия всех уходила на выхлапатывание жалования от разных правительств, — а их с 1917 по 1922 переменились 8!! Это рекорд, кажется?, — защиту своих интересов и т. под. житейские нужды. О научных об-вах говорить не приходится» [54]. Это было написано о городе, университете и коллегах, для которых было сделано так много! Сергей Михайлович, наверное, решил, что наш Университет от него отказался. В Китае трудно было представить смысл событий, произошедших во Владивостоке 25 октября 1922 г.: это была не просто очередная смена правительства, а наступление новой советской эпохи, преломившей во многом судьбу самого ГДУ. Как это не редко у нас случалось, за масштабными социальными и политическими событиями терялись судьбы отдельных людей. Теперь был потерян не только для Владивостока, но и для России С.М Широкогоров. Для него оставался последней надеждой Петроград: «Постоянно мысль возвращается в Питер. Вспоминаю о своей библиотеке, оставшейся на складе, вспоминаю утром, днем, вечером и много милый Музей и всю питерскую жизнь…» [55]. К сожалению, в этой сложной обстановке недоверия и подозрений, которая начала складываться вокруг Сергея Михайловича, и Музей не смог ничего сделать и он был вынужден оставаться в Китае. Это оказалось большой личной трагедией не только для самого С.М. Широкогорова, но и всей российской науки.
41. РГИА ДВ, ф. 3-289, оп. 2, д. 1573, л. 15
42. Дальневосточный государственный университет. История и современность 1899-1999. Владивосток. Изд-во ДВГУ. 1999. С. 62-63
43. РГИА ДВ, ф. 3-289, оп. 2, д. 1573, л. 18а
44. РГИА ДВ, ф. 3-289, оп. 2, д. 1573, л.л. 16-16 об.
45. Демонстрационная таблица преподавательского состава государственного университета Цинхуа в 1930 г. Пекин. Август 1930 г. (на кит. языке). Решетов А.М. Сергей Михайлович Широкогоров. Его жизнь и труды // Полевые исследования ГМЭ народов СССР 1985-1987 гг. Тезисы докладов научной сессии. Ленинград. 1989. С. 25-27.
46. Крюков М.В. О Фэй Сяотуне и его книге / Фэй Сяотун. Китайская деревня глазами этнографа. М. Наука. 1989. 244 с.
47. Бромлей Ю.В. Этнос и этнография. М. Наука. 1973. С. 22
48. Shirokogoroff S.M. Ethnos: An outline of theory. Peiping: Catholic University Press. 1934. 73 p.
49. La theorie de l`Ethnos et sa place dans le systeme des sciences anthropologiques // L`Ethnographie nouvelle serie. 1936. 32. P. 85-115
50. Shirorogoroff S.M. Social organization of the Manchus: a study of the Manchu clan organization // Journal of the North China Branch of the Royal Asiatic Society. Extra volume 3. 194 p. Shanghai. 1924.
51. № 150. Широкогоров Сергей Михайлович. Антрополог Императорской академии наук, кандидат в члены Приамурского народного собрания от национально-демократической (белогвардейско-монархической) партии. Список-справочник антисоветских деятелей на Дальнем Востоке 1917-1921 г. Государственный архив Приморского края. Ф. 715, оп. 1, д. 50, л 9, № 150
52. От Организационного комитета Первого съезда по изучению Уссурийского края в естественно-историческом отношении // Известия Южно-Уссурийского отделения Русского Географического общества. 1922. № 2. с. 18-22
53. Письмо Л.Я. Штернбергу от 4 декабря 1922 г. ПФА РАН, ф. 282, оп. 2, № 310, л. 28
54. Там же
55. Там же