С. М. Широкогоров был исследователем исключительно большого диапазона и грандиозного научного темперамента, заставлявшими его вторгаться в области многих наук, не только гуманитарных. Высказанные им взгляды и теории как в самих текстах работ, так и в отступлениях, в обширных сносках и примечаниях, столь основательны и многогранны, что касаются проблем, находящихся на пересечении многих наук. Очень непросто их адекватно передать с точки зрения специалиста в какой-либо одной отрасли науки. При чтении работ С. М. Широкогорова весьма часто ощущается наличие соответствующей подготовки в области математики, биологии, медицины и других отраслей знания, которыми он владел. При этом С. М. Широкогоров прежде всего был первоклассным исследователем тунгусо-маньчжурских народов, но специалисты и в этой области, за редким исключением [15], проходят мимо его трудов.
Данная статья — это первая попытка раскрыть именно российским читателям научное значение трудов С. М. Широкогорова, носящих всеобъемлющий характер, познакомить со взглядами и теориями нашего выдающегося соотечественника, которые во многом предвосхитили современные идеи и направления в мировой этнологии, имея в виду то понимание места этой науки в системе знаний о человеке, какое определил ей сам ученый. Мы делаем лишь первое приближение к созданию образа С. М. Широкогорова как этнолога, каким он вырисовывается при прочтении его работ. Статья посвящена выявлению основных направлений его научных устремлений, его пути в науке, судьбам его произведений. Это также и запоздалый долг, который российские этнографы отдают исследователю редкого дарования, огромной интеллектуальной силы, ученому, несомненно составляющему гордость отечественной науки, давно достойному стоять, по крайней мере, в одном ряду с признанными ее классиками - В. В. Радловым, Л. Я. Штернбергом, В. Г. Богоразом, Д. К. Зелениным, Г. М. Василевич, С. В. Ивановым, А. А. Поповым и др.
В последние годы довольно подробно была исследована биография С. М. Широкогорова [16]. Поэтому мы отметим только некоторые важные для его научной биографии факты, взятые прежде всего из работ самого С. М. Широкогорова, который, к счастью для читателей, обязательно сообщал, каким образом возникал замысел той или иной работы и на каких материалах она основана.
С. М. Широкогоров родился 19 июня (1 июля) 1887 г. в Суздале, скончался 19 октября 1939 г. в Пекине. Первоначально он получил высшее образование в Париже, закончив филологический факультет Сорбонны, одновременно посещая Высшую школу политической экономии и Антропологическую школу. Возвратившись в 1910 г. в Россию, С. М. Широкогоров поступил на естественное отделение физико-математического факультета Санкт- Петербургского университета (1911 г.); посещал также занятия в Археологическом институте. Но в Петербурге он не завершил образования ни по одной из названных дисциплин. Будучи еще студентом, С. М. Широкогоров в 1912 г. (а по некоторым данным, в 1910 г.) начал работать в Музее антропологии и этнографии в Санкт-Петербурге над составлением карточного каталога и регистрацией коллекций. В октябре 1912 г. он был избран на должность сверхштатного сотрудника (младшего антрополога) и вскоре стал заведующим отдела антропологии МАЭ. В том же году он уехал в экспедицию в Сибирь. В 1917 г. он очень ненадолго приезжал в Петроград, но в Музей антропологии и этнографии уже не вернулся, хотя должность сохранялась за ним до 1923 г.
Что привело его в Музей антропологии и этнографии? Обратимся к его последней книге - «Psychomental Complex of the Tungus» (L., 1935), насыщенной не только научными теориями и материалами, относящимися преимущественно к мировоззрению тунгусов, но и философскими размышлениями, страстно- полемическими отступлениями по ходу изложения материала, оценивающими переживаемый исторический момент, а также некоторыми биографическими подробностями. Вот как описывает С. М. Широкогоров начало своего пути в науку: «Первоначально мои научные интересы были направлены на изучение общих проблем, которые в то время можно было бы отнести к «философии истории» и которые намного позже были мною сформулированы как «механизмы этнических и этнографических изменений». Начав заниматься социологией, экономикой и историей в узком смысле слова, я постепенно обратился к проблемам, связанным с изучением населения, к этнографии и, наконец, к антропологии (физической), что также потребовало от меня подготовки в биологии. Расширив область своих интересов, я сделал попытку решить два вопроса, а именно: 1. О параллелизме между искусством и культурой Мадленской эпохи и палеоазиатскими народами Сибири; 2. О корреляции между формой и материалом стрел и между используемым материалом и техническим назначением этого вида оружия. Стремление решить эти проблемы привело меня в Музей Антропологии и Этнографии Императорской Академии Наук в Петербурге, директор которого В. В. Радлов, после 4 — 5 месяцев моей работы в этом Музее предложил мне начать работу в поле и изучать языки — самоедские, дравидийские или тунгусские — по моему выбору. Хотя я не представлял себя в роли полевого исследователя и, в частности, совсем не думал изучать языки, относящиеся к совершенно иным языковым ветвям, но в принципе принял предложение В. В. Радлова, поверив ему, что я могу попробовать себя в полевой работе и, прежде всего, изучать малоизвестные языки. К тому же подобные идеи отвечали в то время моему желанию вступить в прямой контакт с живым материалом, для того чтобы получить новые факты и особенно конкретные представления о неевропейских народах. Что касается трех групп народов, то я не колеблясь выбрал тунгусов, представлявшихся в моих глазах наиболее интересными для изучения. По моим тогдашним сведениям они были менее всего подвержены влиянию других этнических групп, относящихся к так называемому «цивилизованному человечеству», и менее известны, чем самоедские или дравидийские народы, изучавшиеся большим количеством исследователей» [17].
О том, где и в каком направлении шли его первоначальные исследования, С. М. Широкогоров подробно написал сам. В 1912 и 1913 гг., а также в 1915 — 1917 гг. он был направлен Русским комитетом для изучения Средней и Восточной Азии в Сибирь и на Дальний Восток, причем последняя экспедиция была организована и частично финансировалась Императорской Академией наук и называлась Маньчжурской. Поэтому в 1917 г. С. М. Широкогоров работал в Маньчжурии, а также посетил Китай, Монголию и прилегающие к ним районы Сибири. Исследовательские планы ученого были нарушены из-за революционных событий в России, неспокойной обстановки в Сибири и на Дальнем Востоке. С. М. Широкогоров изменил свою научную программу: он вынужден был остаться в Китае, где до 1918 г. продолжал исследование маньчжуров в южной Маньчжурии и в Пекине. Как уже отмечалось, приехав в 1917 г. очень ненадолго в Петроград, он больше никогда туда не возвращался. Весной 1918 г. С. М. Широкогоров провел некоторые исследования у тунгусов, говорящих на диалекте Майкова, совершил кратковременную поездку в Маньчжурию, встретился с несколькими тунгусами.
В период с 1912 по 1918 г. он буквально жил, с небольшими перерывами, среди различных групп тунгусов-оленеводов и кочевников Сибири и Маньчжурии, а также у маньчжуров, солонов и дагуров. Основное внимание его было направлено на этнографическое исследование тунгусов, изучение тунгусских диалектов и маньчжурского языка в области Айгун и Пекине, собирание антропометрического материала у тунгусов и других групп населения. Его исследовательские интересы распространялись не только на области, традиционно относящиеся к этнографии и физической антропологии, но охватывали также географическое и археологическое изучение Дальнего Востока и Сибири. Географические наблюдения ученый вел постоянно, где бы он ни находился. В 1916 г. он принимал участие в археологических раскопках на берегу Амура в районе Благовещенска, в ущелье Малого Хинганского хребта.
Еще во время своих экспедиций 1912 и 1913 гг. исследователь собрал большую коллекцию предметов материальной культуры, сделал много фотографий и фонографических записей. Весь этот этнографический материал в 1914 г. был подарен С. М. Широкогоровым Музею антропологии и этнографии, но с 1917 г. и до конца жизни он так и не имел доступа к своим коллекциям [18]. Бурные политические события в Сибири и начавшаяся гражданская война не позволили С. М. Широкогорову после 1918 г. вести полевые исследования у тунгусо-маньчжурских народов. Его этнографические изыскания во Владивостоке и в Китае теперь касались европейских и других этнических групп Сибири и Дальнего Востока. Как отмечает сам С. М. Широкогоров, эти исследования были далеки от его главных интересов, связанных с тунгусами, тем не менее они оказали влияние на его представления об этносе, этнических категориях или единицах, в том числе и тунгусских [19].
15. К
материалам из основных крупных работ С. М. Широкогорова, кроме Г. М. Василевич,
в последнее десятилетие обращались только исследователи нанайского шаманства А.
В. Смоляк и Т. Д. Булгакова: Смоляк А. В. Шаман: личность, функции,
мировоззрение (Народы Нижнего Амура). М., 1991. С. 125, 128, 258; Булгакова
Т. Д. Шаманство в традиционной нанайской культуре (системный анализ).
Автореф. дис.... д-ра культурологии. СПб., 2001.
16. Решетов А. М. Петербургский период жизни и деятельности С. М. Широкогорова // Широкогоров С. М. Избранные работы и материалы… С. 6 — 32; Кузнецов А. М. С. М. Широкогоров на Дальнем Востоке (1918 — 1922)//Там же. С. 32 - 53.
17. Shirokogoroff S. M. Psychomental Complex of the Tungus. L., 1935. P. 40.
18. Подробнее о коллекциях см.: Решетов А. М. Петербургский период… С. 28. Примеч. 40, 41.
19. Shirokogoroff S. M. Social organization of the Manchus. A Study of the Manchu Organization //The J. of North Branch of the Royal Asiatic Society (далее — JNCBrRAS). Extra V. III. Shanghai, 1924. P. I; Social Organization of the Northern Tungus, with Introductory Chapters concerning Geographical Distribution and History of these Groups. Shanghai, 1929. P. V-VI.