Больше всего С. М. Широкогорова интересовало соотношение между этнографией и этнологией. Придавая большое значение собиранию материалов и считая, что антропология и этнография имеют блестящее прошлое, он выступает против установившейся «мании собирательства» и настойчиво проводит мысль о необходимости этнографу-собирателю овладеть наукой, которая была бы теоретической основой его деятельности. Такую науку он называет этнологией. Этнография, вооруженная современными теоретическими знаниями, должна описывать и анализировать «живые» комплексы в их историческом и функциональном аспектах. В этом отношении она близка к историческим дисциплинам и всем наукам, занимающимся изучением культуры. Задача этнографии — это изучение культурной адаптации этносов. Этнограф должен вскрыть внутренние механизмы действия того или иного комплекса культур, понять причины функционирования этих механизмов, которые нередко находятся вне сферы культуры, т.е. коренятся в человеческой природе, в географической среде, в историческом развитии. Установить связь между физическими условиями существования человека и культурной адаптацией, происходящей в этнической среде, этнография не в силах, это — одна из задач этнологии. Поэтому этнологию С. М. Широкогоров определяет как науку, изучающую общие процессы изменений, происходящих с этносом, и в предложенной им схеме классификации наук помещает этнологию в самом центре [43]. Стремясь в своей практической деятельности воплотить исповедуемые им принципы научного подхода, он, как мы помним, называл себя этнографом этнологической школы.
Нескольких комментариев требует взгляд С. М. Широкогорова на антропологию. Первоначально он рассматривал ее как ответвление зоологии. Но в результате своей практической деятельности и коррективов, которые он вносил в свои теоретические разработки по мере освоения конкретного материала, он изменил взгляд на эту науку. Антропологией он особенно интенсивно начал заниматься в 1923 г., оказавшись в Китае. Вместе с доктором В. Эплтоном ученый проводил антропометрические обследования нескольких территориальных групп китайцев. Сначала результаты их были опубликованы в китайском медицинском журнале, но потом вышли отдельными изданиями [44]. Эти работы ввели новый материал в этнографию китайцев. Они точнее определили место китайцев среди других этносов и показали, что по мере продвижения с севера на юг у них наблюдаются изменения среднего роста и ослабление монголоидных черт. Казалось бы, выводы имели сугубо антропологический характер, но С. М. Широкогоров и к этому материалу подошел с позиции своей теории этноса. Он показал, что физические, физиологические, умственные, психические и биологические процессы протекают в этносе очень медленно, быстрые же изменения могут нарушить этническое равновесие [45]. Результаты своих работ в области физической антропологии автор считал относящимися и к этнологии.
Знание языка изучаемого народа С. М. Широкогоров считал непременным условием для осуществления этнографических исследований. Сам он хорошо знал различные диалекты эвенкийского (тунгусского) языка и благодаря этому смог исключительно глубоко проникнуть в систему мировоззрения изучаемого народа. Он был не только знатоком языка, но и, имея склонность и вкус к теоретической лингвистике, написал несколько статей лингвистического характера [46], стал составителем тунгусско-русского и русско-тунгусского словарей, изданных в Японии уже после смерти ученого [47].
Как этнолог С. М. Широкогоров и лингвистические проблемы не отделял от этнографических. Именно поэтому он не мог не включиться в возникшую еще в 1920-е годы дискуссию по алтайской теории языков, неоднократно воспроизводившуюся в различных вариантах в последующие годы. Немало сторонников этой теории имеется и в настоящее время. Алтайскую теорию, или теорию родства тюркских, монгольских, тунгусо-маньчжурских и, возможно, корейского языков, развивали такие крупные лингвисты, как Г. И. Рамстедт, П. П. Шмидт, П. Пельо, А. Соважо, Н. Н. Поппе и др. Для подтверждения своих взглядов они широко привлекали материалы различных тунгусских языков. На данной теории основана гипотеза о генеалогической связи народов, говорящих на этих языках.
С. М. Широкогоров обращается к ней по крайней мере в трех работах: в статье о терминах ориентации у северных тунгусов, в книге о социальной организации тунгусов и в специальной книге, посвященной урало-алтайской гипотезе [48], так как некоторые сторонники общности происхождения тюркских, монгольских и тунгусо-маньчжурских языков присоединили к ним и так называемые уральские, т.е. финно-угорские и самодийские языки. С. М. Широкогоров показал, сколь неубедительны ссылки на тунгусские языки с точки зрения реально существующего живого эвенкийского материала. Он отметил, что приводимые учеными примеры, которые должны были свидетельствовать в пользу урало-алтайской гипотезы, случайны и не отражают действительного распределения лексем и значений как в диалектах эвенкийского языка, так и в других тунгусо-маньчжурских языках и диалектах. Он также показал, как трудно отличить исконно тунгусские слова от древних монгольских заимствований, детально разобрав множество примеров, весьма существенных для генетических выводов. Различия между тунгусскими и другими языками постулировавшейся алтайской семьи настолько велики, что, с точки зрения С. М. Широкогорова, целесообразнее говорить о существовании отдельной независимой тунгусской языковой семьи, которая подверглась сильному влиянию монгольских языков. С. М. Широкогоров формулирует свой окончательный вывод вполне определенно: пока не реконструированы пратунгусский, прамонгольский и пратюркский языки, вряд ли возможно постулировать общий алтайский праязык. Необходимо отметить, что алтайская теория, в настоящее время почти утратившая свою популярность [49], долго оставалась предметом неутихавших дискуссий, в которые были вовлечены многие ученые следующего за С. М. Широкогоровым поколения и современные исследователи. С. М. Широкогоров с его историко-аналитическим подходом к развитию тунгусского языка и этноса и сейчас воспринимается как вполне современный участник обсуждения этой еще совсем недавно животрепещущей проблемы.
Находясь в эмиграции и не имея возможности вести полевые исследования у сибирских тунгусов, потеряв связи с ними, С. М. Широкогоров внимательно следил за происходившими в 1930-е годы в Сибири процессами, глубоко и страстно переживал судьбу коренных народов этого региона. Он резко критически отреагировал на одно из начинаний, организованных советской властью, — создание письменности и литературного языка у тунгусов [50]. В полной мере оценив наивный энтузиазм и благородные порывы ученых, взявшихся за это дело, С. М. Широкогоров не мог одобрить начинание, которое не исходило из внутренних культурных потребностей самих тунгусов. Прекрасно зная и чувствуя язык, он не мог не видеть, что созданный литературный язык тунгусов оказался искусственным, упрощенным, детским. Заключает свою полемическую статью С. М. Широкогоров весьма категорично: «Литературный тунгусский язык не имеет ни научной ценности, ни будущего». Статья С. М. Широкогорова была написана в 1930-е годы, но опубликована только в 1991 г. Современные исследователи в целом подтверждают прогнозы С. М. Широкогорова. Так называемый литературный язык эвенков (тунгусов) оказался нежизнеспособен [51].
43. Ibid. P. V, X.
44. Shirokogoroff S. M. Anthropology of Northern China//JNCBrRAS. Extra V. II. Shanghai, 1923; Shirokogoroff S. M., Appleton V. Growth of Chinese // The China Medical Jour. Shanghai, 1924. V. XXXVIII. N 6. P. 400 -414; Shirokogoroff S. M. Anthropology of Eastern China and Kwangtung Province // JNCBrRAS. Extra V. IV. Shanghai, 1925; Idem. Process of Physical Growth among the Chinese. V. I. The Chinese of Chekiang and Kiangsu Shangai, 1925.
45. Shirokogoroff S. M. Process of Physical Growth… P. 21.
46. А. М. Певнов очень корректно проанализировал некоторые лингвистические взгляды С. М. Широкогорова с точки зрения современных представлений о тунгусских языках: Певнов А. М. Указ. соч. С. 16 - 18.
47. Shirokogoroff S. M. A Tungus Dictionary. Tungus-Russian and Russian-Tungus. Photogravured from the Manuscripts. Tokyo. 1944.
48. Shirokogoroff S. M. Northern Tungus Terms of Orientation // Rocznik Orientaiistyczny. W. IV. Lwow, 1928. S. 167 — 187; Idem. Social Organization of the Northern Tungus… P. 2, 359 — 361; Idem. Ethnological and Linguistical Aspects… P. 89 - 198.
49. Об алтайской гипотезе в историческом освещении и современном состоянии этой проблемы см.: Щербак А. М. Введение в сравнительное изучение тюркских языков. СПб., 1991. С. 163 - 185.
50. Shirokogoroff S. M. Tungus Literary Language // Asian Folklore Studies. Nagoya, 1991. V. L. P. 35 — 66; Широкогоров С. М. Тунгусский литературный язык // Краеведческий бюллетень. Южно-Сахалинск, 1995. N 1. С. 132 - 159.
51. Хасанова М. М. (рец.) S. M. Shirokogoroff. Tungus Literary Language. Nagoya, 1991. V. L. P. 35 — 66 // Гуманитарные науки в Сибири. 1994. N 4. С. 74 - 75. А. А. Бурыкин, выразив свое несогласие с позицией С. М. Широкогорова, в конце концов все-таки признает неудачным создание эвенкийского литературного языка (Бурыкин А. А. Лингвистические взгляды С. М. Широкогорова и общие проблемы литературных языков малочисленных народов Севера России в 30 — 90-е годы XX века // Широкогоровские чтения… С. 12 — 17).